Включает мой любимый концерт Ростроповича и открывает сухое чилийское, немного терпкое, отдающее концом лета, смотрит в окно, на наш янтарный клён. Мы всегда спорили о том, какого времени года этот концерт. Я утверждала, что си-минор - осень, дожди и ноябрь, а он - что начало марта и вот-вот закончится зима. Достаёт её из футляра. Его рука вздрагивает. Секундой раньше я вздохнула бы или вздыхаю. Она задевает корпусом пол и я слышу звук. Бережно кладёт её в кресло, идёт к столу, но тут же возвращается и прилаживает гриф. Да, так правильно. Я улыбнулась бы или улыбаюсь. - Да, осень. Я кивнула бы или киваю. Смолкли дрожащие чистые стрелы, заставлявшие раньше чаще биться моё сердце и я попрощалась с ним, оставляя...
Автомобиль едет быстро, выхватывая из темноты светом фар колючие кончики ветвей, дорожные знаки и незнакомые названия на табличках, изредка встречающихся на обочинах. ... - Это что, уже город? Он кивнул, глядя как и я, из окна старенького раздолбанного автобуса на осеннее разноцветие листьев, яркими красками раскрашивающее серость улиц. "Единичка". Можно ждать на этой стороне, а можно перейти на противоположную, - ездит вокруг сопки. - И почему ты смеёшься? - Ты полюбишь остров. Почему-то я в этом уверен. ... - Держи подарок. - Ключ с логотипом "Хонды" ложится в мою ладонь. ... Ти моя остання любов, моя машина, моя машина. Ти i я напилися знов, моя єдина на смак бензина - кави.* Почти закончила поворот... ... Звонок. - Ты знаешь.. Тебе срочно нужно уезжать оттуда. - Почему это? - Мне так сказали. Уезжай. Первый звоночек. Хотя она была права, как оказалось. ... Автомобиль едет быстро. Ти моя остання любов...
* Ты моя последняя любовь, моя машина, моя машина. Ты и я снова напились, моя единственная, со вкусом бензина - кофе
Я чувствую тепло, слышу звук и почти вижу свет, робко пробивающийся сквозь скорлупу. Я быстро росту, мне становится тесно внутри, и однажды он бьет в мои нераскрывшиеся глаза. Вскоре приходит темнота, а вместе с ней - холод, от которого меня и моего брата спасает тело моей матери, впитавшее в себя ветер, сильный и нежный, то мягко обволакивающий, то свирепо свистящий между камней, солнцем, которое я уже впитал в себя, еще не видя и кровью, вкус которой ощутил в первый мой день. Нас было двое, птенцов, еще не вставших на крыло, но молодой охотник, такой же неуклюжий в своей толстой одежде, как и мы, неуспевшие сменить мягкий пух на перо взрослой птицы, выбрал меня. Много лун прошло до первой охоты - моей и его. Подо мной лежала степь, дышащая, живая, но еще притаившаяся, в спину мне светило солнце, рисуя моего брата далеко внизу, на камнях и траве, ветер держал меня в небе, обнимая. Я увидел добычу и степь начала свое движение, солнце и ветер подхватили ее песню. И было много охот, и были пустыни на юге и горы далеко на востоке, и много раз я становился отцом, и в каждом из своих птенцов я видел себя и в каждом из них жила степная песня о свободе и жажде. Я поднялся так высоко, как никогда раньше и поймав взглядом своего брата, сложил крылья, бросившись к нему навстречу. Степь начала свой танец, солнце и ветер слились воедино и в последний раз я почувствовал кровь в своем горле...
По всей степи, до южных пустынь и далеких восточных гор, передаваясь из уст в уста, гуляла песня о Золотом Беркуте...
Однажды жил один грустный Король. Он многое знал, долго изучал разные науки, чужие языки, путешествовал в дальние страны. А грустным он был оттого, что наскучило ему всё, детство прошло за книгами, юность - в оттачивании произношения, зрелость - в поездках по всему белому свету. И однажды познакомился он с Шутом, самым настоящим, с бубенцами, в башмаках с длинными носами, в общем, паяцем, как ни крути. Много часов провели они в беседах, и придворные стали замечать, как повеселел их правитель. Шут развлекал его гримасами, нелепыми историями, которых никогда не могло случиться, заразительным смехом. - Поведай-ка мне, Шут, - спросил Король его однажды. - В чём твоя выгода? - Дурак ты, король, - улыбаясь, ответил ему Шут. - Ведь я - Шут при Короле, а кто ты?
5550
7
1
0
