Мужчина
«Вот увидишь, все будет хорошо... Вот увидишь...» Да...
Почти никто этого не увидел!
То есть было по-разному, даже хорошо, но чтоб кто-то увидел?

Скажите, почему никто ничего не делает? Страна в таком положении. Нельзя ли что-нибудь сделать?
— Не что-нибудь, а многое.

— Ну так делайте.
— А кто должен делать?

— Вы.
— А вы?

— А кто сказал: «Все будет хорошо?»
— Вот он. Сейчас спросим: «Значит, все будет хорошо?»

— А как же.
— А когда?

— Ну, в конкретике я не готов. Но, думаю, года через пол.
— А тут есть один, что обещает через три месяца.

— И как считать?
— Прямо с близлежащего понедельника отсчитать три месяца и начинать хорошо жить. То есть больше не ждать. Нет смысла больше ждать.

— А я бы начал прямо с этого воскресенья.
— Нет, это выходной. С понедельника. С утра.

— И что для этого надо сделать?
— А чтоб он, сволочь, слово сдержал.

— Так... А если мы все ничего не делаем?..
— А что ж он, сволочь, обещает. Или я не прав?

— Прав, конечно. Он не сдержит, он и ответит!
— Ну а если мы все-таки не начнем хорошо жить?

— Другого найдем, который слово держит.
— Мало сейчас таких.

— Потому и живем плохо.
— Кто-то обещал, что будем хорошо жить при помощи коммунизма. Не сдержал. Теперь другой — через демократию. И у него ничего не вышло. Что-то у них у всех ничего не выходит.
— А вот этот новый совсем другое говорит — попробуем, говорит, через патриотизм.

— И что для этого надо сделать?
— Родину любить.

— А это как, отмечаться где или как?
— А вот любить надо начинать.

— А мы до сих пор?
— А дурака валяли. В огородах копались. А родина без любви.

— Так давай начнем.
— Давай-давай! Он команду даст.

— А если мы сами?
— Вразнобой, да? Кто как?

— А как надо?
— А он скажет. Он мужик решительный. Челюсть вперед, галстук побоку. Брюки расстегнуты. Язык понятный.

— И слово держит!
— Ну, на этом его еще не поймали. Но кто-то видел, как он где-то в Средней Азии слово сдержал.

— Там такой зимы нету. А здесь как даст минус тридцать, перчатку не согнешь.
— А все равно родину любить надо... Хотя зимой, конечно... Я тебя понимаю... Но он говорит: водки дам, самогона. Даже автоматы.

— Это чтоб родину любить?
— Ну...

— И что, стрелять?
— Ну...

— Кого?
— А кто не любит.

— А как узнать?
— Легко. Он портреты раздаст. Они все чернявые, косоглазые, лысые и рыжие.

— Много?
— Да, много. А зачем нам с ними делиться? Останемся и будем родину сами любить.

— А если он слово не сдержит?
— Тогда совсем другого надо искать. Чтоб такого пообещал, какого еще никто не обещал.

— За ним пойдем?
— А за кем ходить?.. Был один: «Я вам ничего не обещаю. Будет трудно». Ну? Видал ухаря?.. «И трудно будет, и я вам ничего не обещаю...» Кто ж за ним пойдет и куда? Пусть дома сидит.

— А где этот, который все обещал?
— Обещал скоро быть.

— А тот, что ничего не обещал?
— Тот вообще говорить не хочет. Я, говорит, работаю. Я, говорит, в последних очках. Мы его окружили. Я его просто за горло взял: «Так как надо родину любить?» Он мне такую глупость сказал: «Прокорми себя. Облегчи всем нам жизнь».

— И это патриотизм?
— Да, говорит, это и есть высший патриотизм.